• Суббота, ноября 01, 2008
Bookmark and Share

У Анны Георгиевны и без всякого эн-два-о глаза были на мокром месте… Губы ее сразу же задрожали, подбородок запрыгал, слезы полились по щекам… Она рванулась было к дочери. Но генерал Тузов, оказывается, еще не кончил.
— Что? — загремел он, вырастая над пустыми бутылками, над мазуреками и тортами, как древний оратор на рострах. — Деньги? Чепуха! Молчать!
Лизавета! Я _тебя_ люблю, как родную дочь…
А, да какое — как родную! Ты — и моя Катька! Туфельки номер тридцать три, два фунта пудры в неделю, “хочу одежды с тебя сорвать…”
Я тебя люблю, не Катьку! Слушай, что я говорю. Сам был глуп: женился по расчету… Стерпится-слюбится, с лица не воду пить, — мерзость такая!.. Подло упрекать? Весьма справедливо-с:достойнейшая дама, генеральша в полном смысле… Имеем деток: дети не виноваты!.. Но сам-то я, старый дурошлеп? Я-то чего ради душу заморил? Чем я теперь жизнь помяну, ась? Надечкиными “Выселками”, семьдесят две десятины и сорок сотых, удобица и неудобица, рубленый лес и кочковатое болото, будь они прокляты: на генеральном плане так обозначено! Никого не слушай, Лизавета!
Любишь — иди на вс„! Не любишь? В старых девках оставайся, коли на то пошло, только…
Но тут пришел черед тети Мери…
Она никому не приходилась здесь тетей, эта сухая, высокая, всегда затянутая в старомодный корсет, всегда весьма приличная учительница музыки, с ее слегка подсиненными серебристыми сединами, с лорнетом на длинном шнурке, с гордо откинутой маленькой головой, несомненно когда-нибудь красивой, с фотографией пианиста Гофмана, им же надписанной, в ридикюле…
Такой ее везде знали. Везде. И — всегда!
С малых Лизаветочкиных лет, она “ставила ей руку” (так и не поставила до этого дня)… “Тетя Мери — вся в музыке…” “Тетя Мери — сонатина Диабелли” и “Ль’армони дэз анж” Бургмиллера…”
Теперь эта тетя Мери, как сомнамбула, поднималась со своего стула: одна из всех она не переменила места, пока шишкинская зелень владела нами, одна, если не считать самого Шишкина…

Я обмер, увидев ее, думается, не я один… Худые длинные руки пианистки были прижаты к плоской груди. Лицо стало мертвеннобледным… Всем корпусом она рванулась через стол к генералу Тузову, и генерал Тузов в ужасе
отшатнулся от нее…
— Константин Флегонтович! — зазвенел вдруг ее никем и никогда не слыханный, неожиданно молодой высокий голос — такой голос, что у нас у всех мороз пробежал по коже. — Нет, Константин Флегонтович… Этого я вам не позволю! Как — Лизаветочке тоже? Нет, нет, нет! А вы, если уж начали, — договаривайте до конца. Мон дь„! /Боже мой (франц)/ Да, вы не любили Надин,
не спорю. Ей не легко, вам — тоже не легко! Ну а той-то, которой вы клялись в вечной страсти? Той, которая отдала вам вс„, что имела, господин поручик Тузов, Кокочка Тузов, Котик? Отдала даже то, что принадлежало другому… Та, которую вы — да, вы! — отвергли… Она-то что же? Ей-то чем помянуть свое страшное, свое бессмысленное существование? Точку замерзания свою? Ах, она поступила по вашему мудром у совету. Она осталась “барышней”, да, да!
Сначала — просто барышней. Потом — немолодой барышней. Наконец — старой барышней, старой девой… Вы знаете, что ей выпало на долю? Откуда вам это знать, это знаем мы… О, эти уроки в разных концах города, в сля коть, в пургу, под летними ливнями — в чужих, живых, счастливых семьях! О, эти детские головки — с бантами, с косами, стриженные ежом, кудрявые, касайся их, ласковая старая дева, — у тебя никогда не будет ребенка! Вдыхай хоть их теплый чистый младенческий аромат! Серый дождь, заплатанные калоши, пустая комната на пятом этаже. “Мария Владимировна, сыграйте нам “Аппассионату”.
[ad#Google Adsense-1]

“Душечка, вы с такой душой ее играете!” “Аппассионату!”. Я!.. Мокрая юбка бьет по ногам, надо платить за прокат пианино… Беги, старая ведьма, кому ты нужна?! Разучивай фортепьянную партию “Крейцеровой! — ты же аккомпаньяторша, ты — умеешь! Играй “Мазурку” Венявского, играй танго, тап„рша! Не оборачивайся, тебе играть, извиваться будут другие…
“Аппассионаты” не для тебя, — бренчи! “Странно, откуда у нее такой темперамент, у этой седой летучей мыши, пустоцвета, старой девы? Что она-то понимает в страстях?..”
Горло у нее перехватило. Судорожный жест: сухая рука ее рванула со стола первый попавшийся бокал, она выпила с жадностью привычного пьяницы, голос ее почти перешел в крик:
— Лиза, Лизанька… Милая! Только не это… нет, — не это! Умоляю тебя, что угодно, только… Лучше пусть вс„ летит к черту! Лучше — какой угодно травиатой, /Сбившаяся с пути, в переносном смысле — кокотка (итал.)/ только не такой смертельный холод, не такое про… про.. прозябание… Как червяк под землей… Как увяд… как увядший… С силой оттолкнув от себя стол (вот тут бокалы и рюмки попадали на скатерть, по полотну побежали красные пятна), она кинулась прочь… Генерал Тузов, человек с именем, преподаватель Академии Генштаба, посерев лицом, схватил ее за руки:
— Мери… Мурочка… Ты права… Я знаю, я — негодяй, трус. идиот…
——————————————————-
Глава из Полуфантастической повести Льва Успенског “Эн-два-0 плюс Икс дважды”

Опубликовано в сборнике “Тайна всех тайн” – Лениздат 1971 г.

Рубрика: Публикации  | Метки: ,
Вы можете следить за любыми ответами на эту запись через RSS 2.0 канал. Вы можете Оставить ответ, или трекбек с вашего сайта.
Оставьте Ответ